Дрожь земли

Антон Кушаев анализирует визуальные коды из истории искусства
и обращается к современной культуре, в которой изображение победило текст. В наше время потоки «картинок», совершающих круговорот в цифровом пространстве, стали не только феноменом повседневности, но и способствовали развитию другого типа мышления и восприятия. Люди снова вернулись в додискурсивное состояние: мы описываем мир и воспринимаем его через визуально-образные инструменты. Бесчисленное количество фотографий, появляющихся и пересылаемых каждый день, фильтры и встроенная автокорректировка изображений, повсеместное использование визуализации как приема демонстрации данных, — все это стало способом описания окружающего мира, но также привело к деформации его цифрового отображения. Процесс, который мы теперь наблюдаем, был теоретически описан на ранних стадиях в середине 1990-х Готфридом Бёмом и Томасом Митчеллом как «иконический», или «пикториальный», поворот. По их мнению, конец универсальной линейной истории искусства в традиционном представлении сместил ее самоопределение в сторону науки об образах.

 

Кушаев исследует собственную логику изображений и демонстрирует их особое воздействие, свободное от слова. Он стремится смоделировать двойственные или противоречивые ситуации, которые становятся подтверждением реального. Зритель теряется, пытается понять, где верх, где низ, определить привычные координаты. Результатом подобного столкновения с чем-то амбивалентным, искаженным и невербализуемым становится расшатывание привычного взгляда на вещи. Работы Кушаева, с одной стороны, стремятся демистифицировать обыденное, а с другой стороны, порождают новую мифологию. В основе его подхода лежит формирование символов или констелляций знаков, которые могут быть образованы через наслоение, перестановку и синтез разрозненных элементов. Его работы можно рассматривать в философском отношении как системы, указывающие на положение вещей или сосуществование предметов в пространстве, подобном вакууму. Фигуры и отдельные элементы объединяются в необычные конструкции, напоминающие элементы архитектурного декора и советского монументального искусства. Но в отличие от архитектуры с ее подчиненностью конструктивным законам и утилитарностью, структуры на работах Кушаева словно разваливаются, выглядят ненадежными. Угадываемые образы озадачивают и кажутся смутными, не соответствующими первому впечатлению. 

 

В серии «Дрожь земли» в качестве основы для живописных работ художник использовал ткани, найденные или приобретенные специально. Они выступают свидетельствами определенной материальной культуры. «Конструктор из тканей, — считает художник, — это конструктор повседневности, где реди-мейды выполняют роль носителей или маркеров времени». Одни отрезы материи взяты целиком, на других проступает шов, образуя своего рода наслоение, излом. Кушаев специально не маскирует,
а наоборот, выделяет такие соединения «грубой линией». Работы приобретают пространственный объем за счет своей многослойности: узор и рельеф поверхности, материальность самого́ красочного слоя, разрозненность фигур создают напряжение, которое калибрует зрительскую оптику в процессе просмотра. Художник видит в обтянутом тканью подрамнике элемент домашней обстановки:

 

«Для меня это прямая связь холста как предмета интерьера и мебели, которая может восприниматься как скульптура, непосредственно соприкасающаяся с телом».

 

Кушаева интересует возможность упростить живопись, сохраняя при этом
ее смысловую насыщенность. Подвергая формы нескольким этапам редукции, снимая слои визуальности, он вычленяет определенный набор средств. Так, в серии «Дрожь земли» заметным элементом выступает красный, который, по словам художника, соответствует цвету «раскаленного состояния реальности». Алые фигуры словно нависают, передают ощущение тревоги и неустойчивости, проявляются в ткани действительности, как «пятно на обоях». «Дрожь земли» это не столько отсылка к фильму, но дрожь от падения снарядов, дрожь людей в преддверии апокалипсиса. Когда сотрясается земля, рушатся здания — ломаются колонны, трещат стены, разваливаются портики. Однако это не просто уничтожение построек. Архитектура служит олицетворением власти, она буквально воплощает мечты тех, кто правит. Но от них остаются в наследство руины, монстры памяти. Засыпанные землей и скрытые в зарослях, эти развалины, «не всегда ужасные, но всегда странные», продолжают влиять на настоящее.